Печатанием данной статьи газета "Чеченское общество" начинает публикацию серии материалов, рассказывающих о преступной деятельности сотрудников Октябрьского ВОВД, командированных в Чечню для наведения конституционного порядка из Ханты-Мансийского автономного округа.
Наталья ЭСТЕМИРОВА
Болванка с размаху бьет в стену, и огромный кусок рушится вниз, ломая перекрытия и вздымая тучи пыли. Пыль медленно оседает на развалинах, листве деревьев и лицах людей во дворе бывшей школы-интерната глухих детей. Обнажается внутренняя стена, являя совсем не детскую надпись: pussian vodka. Надписями испещрено все здание: снаружи – адреса временных хозяев, внутри, в подвалах, тех, кто там томился в ожидании своей участи.
С начала 2000 года в Грозном ходили слухи, что в подземном переходе на «Минутке» пытают и убивают людей. Молва ошибалась, это происходило в двухстах метрах оттуда, в спортзале и подвалах школы. Шесть лет дети не могли войти в свое здание. Шесть лет оно внушало ужас каждому, кто проходил мимо. На несколько кварталов вокруг – мертвая зона. Тех, кто пытался поселиться в 2000-м году, распугали ночными обстрелами и похищениями. Территорию затянули колючей проволокой, напичкали минами и растяжками. Многие здания взорвали под предлогом того, что они заслоняют обзор.
Только с конца мая 2006-го года сюда смогли придти родственники тех, чей след пропал в подземных казематах, в надежде узнать хоть что-то о судьбе близких. Среди них Супьян Сериев из поселка Гикало. В первый раз он попал сюда 27 февраля 2000 года вместе с братом Сулейманом.
27-го февраля 2000 года около семи часов утра жители поселка Гикало были разбужены криками о помощи. По улицам кружили «Урал» и БТР, вооруженные люди в камуфляже выволакивали мужчин, не взирая на плач матерей жен.
Аминат Гелаева вышла во двор и увидела, что через забор перепрыгивают солдаты. Вскоре они заполнили весь двор, ринулись в гараж, в дом. Вывели Мурада, поставили его с поднятыми руками лицом к стене, следом выскочила дочь Зарема. Они потребовали документы. Мурад сказал матери по-чеченски, что паспорт в кармане куртки. И тут и на сына и на мать обрушился град ударов за то, что они говорили на своем языке. Зарема пыталась успокоить мать, но тоже на чеченском языке, и бравые вояки избили и шестнадцатилетнюю девушку. Взяв паспорт Мурада, тут же объявили, что забирают его. Аминат бросилась к сыну. Ее ударили так, что она упала. Ей не справиться одной, поняла она и стала звать соседей. Но солдаты открыли такую стрельбу, что никто не решался подойти. Стреляли над головой, под ноги, пули пролетали в сантиметрах от людей.
Мурада вытащили на улицу, Аминат из последних сил пыталась удержать сына, но ее ударили так, что она потеряла сознание. Когда очнулась, машины уже скрылись. Крики и плач метались по селу в предрассветном тумане.
Потом похищенных привезли на окраину села, поверили документы, увезли в сторону города. Догнать их, минуя посты, не было тогда никакой возможности. Когда родственники похищенных собрались вместе, оказалось, что всего увезли 14 человек:
Мухмад Гелаев, 66 лет
Ахмед Гелаев, его сын
Мурад Гелаев, внук Мухмада
Сулейман Сериев
Супьян Сериев
Висита Цунцаев
Шамиль Цунцаев
Вистигов Нурди
Вистигов
Гехаев Лемма
Гехаев Ваха
Гехаев Хозу
Муса Гехаев
Дакаев Ахмед
Стали думать, где искать похищенных. Целый день прошел в напрасных поисках, утром следующего дня в селе появился старик Мухмад. Кинулись к нему, он рассказал, что привезли их в Грозный, день продержали возле «Минутки», потом его отпустили. Рассказ его не внушал надежды на то, что все обойдется.
«Машина остановилась возле бывшего совхозного гаража. Пересадили в другие машины. Там нас стало уже 14. Я увидел своего родственника, Эдика (так звали Мурада Гелаева в семье) в автозаке. Выехали на дорогу и остановились. У всех проверили карманы. Потом поехали в город. Высадили нас во дворе, который стоял в развалинах. Меня поставили на углу возле здания, велели мне отвернуться от других и не смотреть. А всех остальных положили прямо на землю, стали собак травить на них. Потом их куда-то отводили по два человека. Увели всех. Я стоял спиной. Потом мне говорят: «Пошли, старик». Завели в кабинет. Там военный сидит. И кто-то из наших, ко мне спиной. Руки у него за голову были заложены. Потом другие начальники зашли. Один был в черной одежде. Спросили, как меня зовут. Я сказал. Потом стали спрашивать: «Ты был в Пакистане?», «Руслана знаешь?», «Он был в Пакистане?», «Ахмеда знаешь?», «Он был в Пакистане?»
И еще такие вопросы задавали. Потом вывели и велели сесть там, где раньше стоял. Я попросился в туалет. Там солдат был, он сказал, чтоб я пошел за блиндаж. Я пошел и тут другой выскочил, где старик спрашивает. Я опять сел на свое место. Так сидел до четырех часов. Потом вышел один в черной одежде. Он рубил дрова. Он спросил, что мне принести поесть. Я ничего не хотел. Сказал ему: «Принеси кофе».
Он принес кофе и два сухаря. И это кофе был такой горький! Я один сухарь съел, а один в карман положил. Потом потихоньку этот кофе вылил. Отдал кружку тому в черной одежде. Он, оказывается, татарин был, на кухне у них работал.
Пришел тот, который меня записывал. К нему подошли охранники, спросили, что со мной делать.
Я сказал: «Зачем меня сюда привезли? Или отпусти меня или посади куда-нибудь».
Он говорит: «Сиди».
Сижу. Потом вышел тот, в четной одежде, отдал мне паспорт, говорит: «Можешь идти».
Отвечаю: «Куда я сейчас пойду? Скоро уже стемнеет. Меня же не пропустят через посты. Ты мне бумагу дай какую-нибудь».
Он: «Пропустят. Иди».
Только хотел выйти, как начали на улице стрелять! Солдаты кричат мне: «Иди сюда!»
Стрелять кончили, они говорят: «Иди».
А я не знаю, где нахожусь, куда идти. Спросил, где «Минутка». Они рукой махнули:
«Туда иди. Выйдешь на дорогу, увидишь».
Я вышел. Немного прошел, там опять солдаты стоят. Я спросил, где шатойская дорога. Он показал, спросил пропуск. У меня же его не было!
Пропустил все-таки. Дальше иду. Там еще пост. Тоже спросили пропуск, но пропустили.
Потом уже возле 3-го совхоза опять пост и не пропускают. Старший вышел. Я ему хотел объяснить, так и так, меня выпустили, а пропуск не дали. Он говорит: «У нас строгий приказ. Возвращайся назад, старик».
«Куда я пойду? Мне обратно 12 км и до Гикало 12 км». Прошу, чтоб пустили на Комсомольское. «Нет, - говорит. - Тебя отвезут обратно в комендатуру, дадут пропуск, только потом в Гикало». А уже темно становится. Меня же в комендатуру тоже не пропустят через посты. Прошу, что позвонили туда. Позвонили, сказали, что машины нету. Часов в 11 еще позвонили. Там сказали, что только утром дадут. Там будка была. Раньше в ней ремонтировали, наверное, что-то. Меня туда посадили. Я устал, мне уже все равно было. Шагнул в будку, а там вода и сразу в калоши мне залилась. Внутри только скамейка стоит. «Садись, - говорят, - на скамейку».
«А с вами нельзя? Холодно же здесь».
«Не сдохнешь».
Видимо, я все-таки уснул. Проснулся от мороза. Кричу: «Выпустите меня!»
Никто не слышит. Перед утром ветер налетел. Железом так и бьет. Ветер перестал – дождь пошел. Потом снег. Все на меня. Не знаю, как живой остался. Чесов в 9 выпустили. Я совсем замерз, мокрый весь. Рядом со мной один солдат стоит. Долго стоит. Я ему говорю: «Садись, что стоишь?»
«Тебя охраняю».
Посидел еще. Часов в 10-11 начальство приехало. КамАЗ бы, БМП, еще маленькая машина. Все пошли в строй. Я тоже встал сзади.
«Кто такой? Документы есть?»
Я объяснил все.
- Куда надо?
- В Гикало.
- Ну, иди.
- Мне же в комендатуру надо. Без пропуска нельзя, на дороге еще пост есть.
Тогда один генерал маленького роста говорит: «Я тебя отвезу».
Ходят, мне ничего не говорят. Спросил, куда мне сесть. Один сказал: «На КамАЗ».
Я хотел залезть, а там солдаты, собаки. Закричали на меня. Велели на БМП сесть. Я кое-как залез, уцепился. Подвезли до кладбища, я слез.
Потом «Жигули» вижу, едет кто-то из наших. Подвез меня до дома».
Выслушав его, женщины отправились в город. Нашли то место, которое описывал Мухмад. Оказалось, что это временный отдел внутренних дел Октябрьского района. Вышел к ним один из начальников, усатый невысокого роста и сказал: «Их тут нету. Забрали в Ханкалу. Поезжайте туда».
На чем? Транспорт тогда почти не ходил, женщины и до Грозного с трудом добрались, а на Ханкалу кто согласится поехать?
Аминат Гелаева и Язу Сериева пошли пешком. Когда почти миновали поселок Мичурина, над ними завис вертолет. Что за удовольствие было пугать женщин? Однако, летчик не погнушался. Улетел вертолет, продолжили путь. Когда подходили к воротам солдаты, стоящие на посту, вздернули автоматы и дали несколько очередей в их сторону. Женщины упали за бетонные блоки ни живые, ни мертвые, а с поста донесся здоровый молодой смех.
- Что вы пугаетесь? Мы же пошутили!
Тот, кто им сказал, что сыновья на Ханкале, оказалось, тоже «пошутил». Напрасно промаялись там женщины в попытке хоть что-то узнать о судьбе сыновей. Ночь гикаловцы, действительно провели на Ханкале, но утром их снова привезли в ВОВД. Правда Мурада и Сулеймана с ними уже не было. Позже дядя Мурада, Ахмед и брат Сулеймана, Супьян рассказали о том, что произошло.
Ахмед: «Нас поставили на колени на асфальт. Меня последнего положили. Стали бить. Били арматурой, лопатами штыковыми. Эдик (Мурад) сказал, что у него рана. Лучше бы он этого не говорил. Подошел к нему один, говорит: «Покажи».
Увидел на спине рану, залепленную пластырем и прямо по ней ударил кулаком. Дядька все это видел. Неудобно стало. Они надели кирзовые сапоги, что бить ногами нас было удобнее. То вдоль, то поперек спины арматурой били. Мне ребра поломали. Чуть вздохну – терял сознание от боли. Голову поднять не давали, чуть поднимешь – бьют дубинкой.
Потом начальник идет. Ну, думаю, поможет. А он документы посмотрел и говорит: «Продолжайте».
До 11 часов это продолжалось, потом они устали, даже запыхались. Решили отдохнуть. Стали нас собаками травить. На цепи их держат, травят. Хорошо, что на мне куртка была крепкая, не очень глубокие раны были, потом зажили. Собака треплет минут десять, пока оттащат и на другого напускают.
Отдохнули. Потом опять начали бить. Потом кричат: «В подвал, бегом!»
Какое там бегом! Я вообще сам идти не мог, меня потащили, бросили в подвал, опять начали бить. Подняли на второй этаж на допрос. Пить хотелось. В коридоре шум, ругань. Кто-то кричит: «Почему старика отпустили?»
- Зачем нам старик нужен? Ему же под 70.
- Пристрелили бы! Вы такое дело нам испортили!
Меня затащили в кабинет. Там ведро с водой стоит, кружка. Начальник такой жалостливый, говорит: «Надо же так над человеком издеваться!»
Разрешил мне напиться. Я сразу две кружки выпил. Еще хотелось, но я уже не решился. Начальник делает вид, что жалеет меня.
- Зачем тебе это все надо? Ты же старый. Назови молодых парней, скажи, кто командир, где оружие.
- Я не знаю.
Больше часа он меня уговаривал.
- Никто не узнает, что ты говорил. Вот, видишь: ты, я, четыре стены.
Потом запсиховал:
- Ты знаешь, где Гелаев?! В Комсомольском?
- Я не могу знать, наверное, он где-то в лесу.
- Я тебя сгною! Мы еще в России встретимся! Убрать его!
Бросили меня снова в подвал. Там подумали, что я новый и опять избили.
Нас раздели догола. Потом толкнули на пол, пинали нас, чтоб мы катались по полу. А там, на полу порох, гарь. Так из нас боевиков делали. Одежду нашу с пылью перемешали. Потом приказали одеться. Мурад с Сулейманом возле двери были. Я старался присматривать за Мурадом. Один подошел к нему, велел руки на стол положить и дубинкой по пальцам! Я говорю:
- Что вы делаете! Он же не был на войне!
- Молчать! – кричит, и меня ударил.
Какой длинный был день! Мы не понимали, чего от нас хотят, почему издеваются. Нам ничего не объясняли. Я спросил:
- Почему нас сюда привезли, в чем наша вина?
- В том, что «урками» родились!
Продолжает Супьян: «Зажгли свечи. Там было три стула. Нас посадили вокруг стульев, стали бить дубинками. Брат сидел напротив меня. Один подошел с кинжалом, велел положить мне палец на стол. Другой говорит:
- Давай, лучше, вот этому ухо отрежем.
И он отрезал ухо моему брату. И еще кому-то, кажется Эдику (Мураду) Гелаеву».
Ахмед: «Тот, кто дубинкой бил, спросил у других:
- Нож есть?
Ни у кого не оказалось. Он пошел куда-то и принес длинный сувенирный нож. Я думал, он попугать хочет. В одной руке у него был бинт.
Он крикнул на нас:
- Сидеть, не дергаться! Смотреть только на ноги!
Они не давали смотреть себе в лицо. Я пытался все-таки увидеть, что происходит. Он подошел к Мурату и аккуратно, как материю, отрезал ухо. Завернул его в кусочек бинта и спрятал в карман. Потом приложил кусочек бинта к голове Мурата. Потом отрезал ухо у Сулеймана, отдал его другому:
- Это тебе сувенирчик.
Сулеймана после этого видел и Висита Цунцаев, он был в соседнем помещении в другой группе. Когда их снова свели вместе, Висита видел, что у Сулеймана левая сторона головы в крови, но, он прошедший Афганистан, и предположить не мог, что с его односельчанином, гражданином Российской федерации, российские милиционеры на рубеже 19 и 20 века сделали то же самое, что монголо-татары в 13 веке.
Вечером, когда повезли на Ханкалу в машине с фургоном, их было только 11. Ни Сулеймана, ни Мурада они уже не видели. На Ханкале избили снова. Ставили на край машины, с руками, скованными сзади и сталкивали вниз. Упавшего тут же начинали пинать те, кто собрался «повеселиться».
Тех, кто терял сознание, приводили в чувство и начинали бить снова. Потом закинули в кузов машины. Кидали, как попало, люди падали лицом прямо на пол, сдирали кожу, потом все были в крови. Фургон закрыли. На улице повалил снег. Согреться они могли только, прижавшись друг к другу. Их снова было 13. Вместе с ними оказался Эдильбек Ибрагимов, и еще один молодой парень из Шалажи. Он лежал в больнице в Аргуне, когда возвращался домой, его забрали. Звали его Аслан. Он был «гантамировцем», оружия у него не было, но был талон на оружие.
Утром 28-го февраля снова привезли в Октябрьский ВОВД. Женщина с лицом восточного типа, которую одни называли Ларисой, а другие Таней отрезала у них ногти, вырвала несколько волосков. На вопрос, зачем все это делается, ответила:
- Будем доказывать, что вы боевики.
Теперь стало понятно, зачем их извозили в пыли и золе. Нужно было подогнать под образ боевика, закопченного дымом костра, ночующего в землянке.
Но в СИЗО места для этих «боевиков» не нашлось. В течение 23 суток их держали в «столыпинских» вагонах, известных еще с первой войны, на станции Червленная-Узловая. Прятали от комиссий. Но скоро слухи о «тюрьмах на колесах» стали бродить по республике. Узнали об этом и в Гикало. Долгими часами стояли женщины на железнодорожных путях в надежде увидеть родное лицо. Сначала увидели Лему Гехаева и Виситу Цунцаева, которые оклемались после побоев и попросили, чтоб им дали какую-нибудь работу, только чтобы хоть не надолго выбраться из отсека, в котором вместо семи человек, набили по 13-14 человек, где мучили насекомые и жуткая жара; охранники нарочно топили печи до предела, а воду давали глотками. Еду стали давать только спустя две недели.
Родственники вызывали комиссии, но заключенных тогда увозили в поле, где держали часам на холоде.
Наконец, всех привезли в Чернокозово, где предъявили стандартное обвинение в участии в НВФ. Это были тяжкие дни. Каждый, кто попадал тогда в Чернокозово, становился предметом жестоких забав охранников, не ограниченных в своих фантазиях ни совестью, ни жалостью, ни законом. После Чернокозово многие побывали в Пятигорской тюрьме под лирическим названием «Белая лебедь», жуткий цинизм которого чеченцы познали еще в первую войну. Другие побывали еще и в Ставрополе и даже в Волгограде.
Всех их освободили по амнистии, но за вожделенную справку родственникам пришлось собирать немалые деньги. Вышли узники с поломанными ребрами и выбитыми зубами, отбитыми почками и печенью. С тяжкой памятью о пережитом.
Сулеймана и Мурада с ними не было нигде. Матери ездили по тюрьмам, сутками выстаивали возле Чернокозово, ловили любое слово, дававшее надежду. Какая-то журналистка, побывавшая в Чернокозово, сказала Аминат, что у Эдика отрезаны оба уха. Советовала «вытащить» его быстрее, обещала помочь с лечением. Как это сделать, если на все вопросы, и начальники и рядовые твердили, что таких нет. Другая женщина, когда была на приеме у дежурного в Чернокозово, слышала, как конвойные спрашивали, можно ли принимать Сериева и Гелаева, у которых отрезаны уши. Но ни по каким документам они в Чернокозово не значатся.
Умерла два года назад от сердечной болезни мать Сулеймана, Язу. Тяжко бьется сердце Аминат. А как живется тем, кто стал причиной их горя? Они растят детей, весело отмечают праздники, служат закону с оружием в руках? Неизвестно. Потому что за шесть лет никто не потревожил их покой. Никто не попытался призвать к ответу за преступление, совершенное ими там, куда их послали восстанавливать закон.
Чеченское Общество
