15 июля 2009 года, в Грозном похитили мою коллегу по «Мемориалу» Наташу Эстемирову. Через несколько часов ее нашли убитой в Ингушетии, недалеко у села Гази-Юрт.
Наташа Эстемирова была удивительным человеком.
Эти слова могут показаться банальными, но...
Говорят, что после смерти человека меняются его портреты, и об ушедших мы начинаем говорить иначе, чем при жизни. С Наташей — не так. Не нужны никакие приукрашивания или умолчания: «либо хорошо, либо ничего». Она была столь же естественна в своей реакции на несправедливость, сколь редка такая естественность.
Ноябрь 1992 года, осетино-ингушский конфликт, людей захватывают в заложники — и та, и другая сторона... Людей набивают в автобусы, чтобы увезти в никуда. Она вдруг представляется сотрудницей Красного Креста и добивается освобождения этих заложников.
Октябрь 1999-го, Грозный, многолюдный город, бомбят и «накрывают» ракетами, а генерал с лошадиной улыбкой говорит, что ничего такого не было... Она спокойно говорит в лицо генералу: «Вы врёте, я там была, под этими ракетами, под шариковыми бомбами».
Или потом — многие годы — всесильные «силовики» захватывают людей, и те исчезают. Весна 2008-го, Наташа идет в кадыровский «нефтеполк», куда утащили двоих подростков. Идет, не зная ещё, с чего начать разговор с тамошним начальством... И добивается того, что через сутки их, незаконно задержанных, освобождают.
Как? Откуда в ней это?
Наташа была школьным учителем. Не столько по профессии, по образованию, сколько по складу личности. Она умела говорить с людьми, как с детьми, которые ещё не стали взрослыми и не впитали в себя всё зло мира сего. Она пыталась так говорить с людьми разными. Тут пытаться мало — дети, а тем более взрослые, чувствуют фальшь. А у неё получалось. Для неё это было органично. Наверное, такого учителя я хотел бы для своих детей...
Но она была не просто учительницей. Правозащитницей она стала вполне естественно и органично. Наташа родилась и выросла в русско-чеченской семье на Урале, и на Кавказ приехала в сознательном возрасте: учить детей в Чечне — это был ее осознанный выбор.
Когда учителям переставали платить, в дудаевской ещё Чечне (!), она вошла в педагогический стачком. Вот первый «правозащитный» опыт. Осень 1992-го — попытки спасения заложников в зоне осетино-ингушского конфликта. С 1996 года, после первой чеченской войны, она сотрудничала с Обществом узников фильтрационных лагерей. Устроилась журналистом на телевидение, и это была социальная журналистка, весьма востребованная и уже тогда требовавшая большой смелости.
А потом вторая война. Начались бомбёжки и обстрелы Грозного. Она приезжает с отснятым материалом в Назрань. Мы с Наташей встретились именно тогда, в конце сентября 1999 года, когда «мемориальская» группа приехала в Ингушетию. Туда уже шёл вал беженцев из Чечни. Наташа с группой чеченских правозащитников, активистов, журналистов приехала, чтобы встретиться хоть с кем-то, кто бы их услышал. Она привезла видеозаписи бомбёжек, — и вернулась обратно.
Наташа успела выехать из Грозного сразу после ракетного обстрела города 21 октября 1999 года и привезла информацию об этом. Сотрудничать с «Мемориалом» начала практически сразу, через какое-то время стала сотрудником организации, сначала назрановского, а потом грозненского офиса. Почти десять лет мы работали вместе.
Надо было доносить остальному миру информацию о том, что происходит в Чечне. Что федеральные силы производят там не точечные удары, но безумные бомбёжки наполненных людьми городов, что беженцев не выпускают, и т.д., и т.д., — и пытаться как-то повлиять на события. Легко сказать — «пытаться повлиять»!
У Наташи открылась очень важная для этой работы черта. Путь правозащитника —путь сплошных неудач: не удаётся спасти одного, другого, третьего, десятого. Ты только считаешь потери, сообщаешь о потерях. Есть риск, что ты, в конце концов, станешь бездушным счётчиком пострадавших или погибших. Наташа находила в себе силы браться за каждое дело в надежде и с намерением спасти человека.
И со временем это стало получаться! Как? Наташа умела говорить с людьми, с оппонентами, не просто на их языке, но одновременно и на языке права. Найти язык, который может быть понят и принят обеими сторонами — такое умение не каждому дано.
Году в 2007 в рамках благоустройства Грозного власти принялись за снос «самостроя», посёлка «Шанхай». Какое-то начальство приехало руководить сносом домов, выстроились бульдозеры. А Наташа, чтобы это остановить, встала перед бульдозерами и начальством... поначалу даже не зная, что будет говорить. В итоге потребовала предъявить документы. Ей предъявили, и она по этим бумагам объяснила начальству: «Здесь написано всё так, граждане начальники, что, если вдруг окажется, что снос неправомерен, отвечать будете вы!» Она сумела найти тот общий язык — язык бюрократический, но одновременно язык права, «бумажного права», на котором смогла не только доказать незаконность сноса домов, но и этот снос предотвратить. Кто ещё, оказавшись в такой безвыходной ситуации, перед рычащими бульдозерами, видя всю бессмысленность переговоров, попытался бы эти переговоры начать? А Наташа нашла нужные слова — и победила. Но как она потом этому радовалась, — успех стал неожиданностью для неё самой!
Был краткий период, когда она чувствовала себя на своём мест — может, месяц — когда она была председателем Общественного совета Грозного по правам человека. Её туда Кадыров назначил. Она, наконец, получила полномочия, с которыми могла помогать людям. Оказалось, что люди её знали — могли обратиться к ней прямо в городской маршрутке. И она действительно могла им помочь! Сопредседателем Совета был мэр Грозного, и вроде бы простые, человеческие проблемы с квартирами в восстанавливаемом городе можно было пытаться решать. Занимаясь такими делами, она была немного похожа на тип «положительного председателя райсовета» из советского фильма. Это было в чём-то хорошо — вместо жутких сюжетов исчезновений, похищений, растерзанных и сгоревших тел, она занималась проблемами вроде бы скучными — но проблемами жизни!
Это длилось только месяц — потом Кадыров её прогнал.
Многим казалось, что она берётся сразу за всё, и что все эти дела невозможно сделать. Действительно, что-то она упускала. В какую-то из командировок пришлось ей напоминать день за днём: «Наташа, у Вас назначен на сегодня зубной», — а она всё никак не успевала сходить ко врачу. Но она сумела выстроить свою работу так, что это интенсивное, постоянное общение с людьми, которые потоком к ней обращались, оставляло время для работы сосредоточенной. Она вставала часов в пять утра, и сидела на кухне за ноутбуком, писала где-то до восьмого часа, когда поднимала дочку и отправляла её в школу.
В Наташе не было фанатизма или безумной жертвенности, не было наивности и схимнического самоотречения. Была редкая нормальность, которая не есть человеческая расчётливость — дело глубже.
Можно сказать о чувстве долга, присущем Наташе, но это было бы слишком официально. Да, она чувствовала ответственность за весь свой народ. Приехать с Урала в Чечню и работать там — это, повторю, был сознательный выбор. Она могла остаться, но приехала в Грозный, получила там образование и стала учить детей истории.
Видимо, продолжением этого её выбора стала и работа в «Мемориале»: пока людям возможно помогать, этим стоит заниматься. Наташа это понимала и чувствовала.
«Пока возможно...» Летом 2009-го, за несколько недель до гибели, Наташа уже готова была уехать из Чечни. Власти начали отнимать у нее квартиру, уже во второй раз. И помогать кому-то, спасать кого-то было уже почти невозможно. Вокруг царил страх. На какие-то встречи Наташа даже ближайших коллег не брала, понимая, насколько это для них может быть опасно. Она ведь всё понимала. Говорила: «Сейчас нужно доделать какие-то дела, ещё неделя, а потом уеду». А этой недели не было. Времени не хватило.
Почему раньше не уехала?
Ведь дважды Наташа выезжала надолго за пределы Чечни и России — в 2004 и в 2008 годах. И возвращалась. В 2004-м — после того, как присутствовала при интервью Политковской с Кадыровым. Это «интервью» переросло в поток угроз, и в какой-то момент она встала между Рамзаном и Аней, когда тот занёс на неё руку. И понятно, что он её запомнил.
Второй раз — в 2008 году, после разноса, который устроил ей Рамзан.
Переговоры с Кадыровым в феврале 2008 года, поиски легального статуса, работа в Общественном совете Грозного — это тоже была попытка обеспечить безопасность. Не сработало. Как выяснилось, власти нужно было только полное подчинение.
Чтобы полностью обезопасить себя, нужно было замолчать, или заниматься только дозволенными темами, или писать под псевдонимом. Но Наташа в какой-то момент стала подписывать свои материалы на самые острые и, конечно, недозволенные темы, своим собственным именем. Это была диссидентская позиция: жить как свободный человек в несвободной стране. Наташа не могла измениться, перестать быть такой, как есть.
Что её поддерживало, что вдохновляло?
Вдохновляли возможность что-то изменить и долг перед теми, кто вместе с тобой или кого уже вместе с тобой нет.
Не только долг: когда ничего невозможно делать — пытаться. Вдохновляла именно возможность что-то изменить. На счету Наташи человеческие судьбы — и те, кому она помогала с жильём, и невиновные, которых оправдывали в судах. И осуждённые палачи, — не последнюю роль играла Наташа в «деле Кадета», в «деле банды Асуева», — силовиков, виновных в похищениях людей, в исчезновениях и убийствах.
Вдохновляли и товарищи. Примерно половина текстов Анны Политковской сделана вместе с Наташей. Потом Анну, Наташину коллегу и подругу, убивают. Писать вроде бы стало некому — Наташа начинает писать в «Новую газету». Наташу в большой мере вдохновляла сама возможность говорить то, что думаешь, и делать то, что считаешь должным.
Наташа не была фанатиком, она хотела и могла нормально жить. Она никогда не жила богато. В середине 90-х, когда стало совсем плохо, зарабатывала шитьем на машинке, тем кормила себя и дочку. В «нулевые» она дважды въезжала в разбитые снарядами квартиры, и сама превращали их в Дом. Выселили раз. Она опять отремонтировала свою разрушенную квартиру — теперь на верхнем десятом этаже, воду таскать в ведрах по лестнице, — со вкусом наклеила обои, начала обставлять...
В квартире были попугайчики, кошка Ванесса. Привезли игрушку для кошки — шарик с хвостиком и моторчиком, моторчик работает, шарика катается, хвостик туда-сюда болтается, кошка удивлена...
Попадая в Москву, Наташа ходила в театр. Знала, куда пойти. Умела хорошо одеться. Любила белое вино.
Наверное, самое счастливое воспоминание: это была очень счастливая семья — Наташа и её дочь Лана. Они очень любили друг друга.
И вот, три года назад, Наташу Эстемирову похитили и убили.
Было бы ещё одной банальностью сказать, что это была трагедия для всех, кто работал в Чечне. Да, это горе, которое не уходит.
Что было после?
Убийство Наташи имело едва ли не фатальные последствия для «Мемориала». От реальной угрозы жизни за границу выехали ключевые сотрудники, ключевые её коллеги — те, кто пытался как-то расследовать её убийство, либо работал вместе с ней, по её последним делами, либо свидетельствовал на суде «Кадыров против Орлова». В Чечне люди почти перестали к нам обращаться: «Вы себя защитить не можете — как же вы нас защитите?»
Та жизнь, та работа закончилась.
Одновременно после убийства Наташи произошло чудо — мобилизация правозащитников из российских регионов, создавших «Сводную мобильную группу». Они в Чечне вахтовым методом начали заниматься самыми сложными и опасными делами — чтобы не подвергать опасности тех, кто живёт в республике постоянно, или их семьи. Это был отклик на убийство Наташи, попытка продолжить её дело.
Александр Черкасов,
"Эхо Москвы"
Фото Александра Мнацаканяна
