Кто такие шахидки

В рядах чеченского сопротивления долго не было единства по поводу терактов. Против них были Аслан Масхадов и его преемник Абдул-Халим Садулаев. Идеологом и организатором террора был Шамиль Басаев. После его гибели, при новом лидере боевиков Доке Умарове терроризм исчез из их практики больше чем на три года.

Конфликт превратился в партизанскую войну — сначала вялую, а с началом 2008 года все больше набиравшую обороты. Но за пределы Северного Кавказа она не выходила, и мирное население затрагивала в основном рикошетом. Силовики и боевики мочили друг друга, при взрывах и спецоперациях гибли случайные люди — но целью были не они. Правда в 2006−2007 годах отряд взбесившегося полевого командира Рустамата Махаури занялся отстрелом русских в Ингушетии, но это была, так сказать, личная инициатива.

На какое-то время боевики вообще перестали ориентироваться на российское общественное мнение, пытаться чего-то от него добиться. Дело в том, что сопротивление в это время претерпевало внутреннюю метаморфозу. Раньше война была русско-чеченской. Но в 2001−2004 годах, поняв, что война проиграна, большая часть боевиков перешла на сторону Кадырова, другая часть эмигрировала в Европу. В горах остались самые непримиримые, так называемые «ваххабиты». Для большинства сторонников чеченской независимости сопротивление уже потеряло смысл — зачем стрелять в чеченцев.

Национальная идея газавата угасала — но неожиданно расцвела религиозная. Фоном этого стал беспрецедентный рост религиозности в среде кавказской молодежи, который наблюдается последнее десятилетие. Религиозность эта не только «ваххабитская», «традиционный» ислам тоже популярен. Так или иначе религиозная молодежь это целый социальный слой. Ислам стал «контркультурой», противостоящей безыдейной российской жизни. В этих условиях чеченское сопротивление мутировало в межнациональную религиозную секту, вооруженное подполье, вербующее новобранцев в среде молодежи.

Постепенно снимался вопрос «стрелять ли в своих». Силовики хватали и пытали молодых людей только за то, что они исправно ходят в мечеть. Боевики сначала убивали милиционеров, связанных со спецоперациями, а потом стали бить всех без разбора. Вакханалия убийств затягивала все новых людей и семьи. Все милиционеры были названы «муртадами» (отступниками) и приравнены к российским военным («кафирам», неверным). Взаимное ожесточение привело к подпольной гражданской войне — не только в Чечне, но и в изначально мирных Ингушетии и Дагестане.

Знаменем денационализации и исламизации конфликта стал Саид Бурятский — русско-бурятский паренек, выучившийся в Египте и ставший идеологом Джихада.

Этой гражданской войной и были заняты боевики в 2006−2009 годах. Каждый год число убитых в ней вырастало на 50% — но России это мало кого волновало. Было понятно, что рано или поздно она выплеснется за пределы Кавказа. Подполье достигло местного потолка, сделало все, что могло на местном уровне. У него много людей, но мало оружия — перейти к открытым боевым действиям оно не может, а двигаться куда-то надо.

25 апреля прошлого года Доку Умаров в интервью американскому «The Long War Journal» сказал несколько тревожных фраз: «Я считаю главной победой то, что мы возродили „Риядус-Салихийн“, джамаат нашего дорогого брата Шамиля Басаева… Этот джамаат будет проводить операции на территории России. Это будут наши ответные атаки за преступные деяния, которые осуществляются на Кавказе… Большое количество моджахедов вступают в ряды „Риядус-Салихийн“, желая ценой собственной жизни заключить соглашение с Аллахом, который пообещал Рай в обмен на священное самопожертвование…»

Тогда на это заявление обратили внимание лишь несколько журналистов.

Прошлой весной война перешла какой-то порог. 15 мая один из лидеров боевиков, Беслан Чагиев по кличке Харун взорвал себя у входа в здание МВД Чечни. На следующий день Рамзан Кадыров начал масштабную спецоперацию, пытаясь задавить боевиков в горах. Те ответили терактами. Командир веденских боевиков Хусейн Гакаев сообщил, что в его распоряжении есть двадцать смертников — и действительно вскоре по Грозному прокатилась серия самоподрывов, повергшая жителей в панику. С этого момента использование смертников снова стало будничным делом.

Главным идеологом этой практики был Саид Бурятский. Большинство боевиков — совсем молодые ребята, лет 20−25. Смертность в их отрядах очень большая, за год сменяется примерно половина состава (в прошлом году было убито 436 боевиков из примерно 1000 имеющихся). Отряды все время пополняются свежими «воинами на пути Аллаха» — но все понимают, что шансов выжить немного. Поэтому за последние годы идея войны ради какой-то победы уступила место идее Джихада, священной войны, которая сама себе цель — и Шахады, гибели на пути Аллаха. Никто из боевиков не надеется дожить до победы, да и назад им дороги нет. Выход из леса видится один — в рай. Особенно достойным путем попадания туда считается Истишхад, т.е. самоподрыв.

«Голод, грязь, холод, сырость, болезни, раны, страх, смерть и многое другое — все это джихад на пути Аллаха… — писал Саид Бурятский. — Я не понимаю тех, кто вышел на джихад, но не горит желанием умереть в операции по истишхаду — ведь все равно смерть придет к тебе, от нее не скрыться… Со стороны может показаться то, что человек совершает самоубийство, но эта смерть, чтобы достичь довольства Аллаха и показать Ему искренность своего имана (веры)… У меня только одно желание — уйти отсюда на том уровне имана, который есть сейчас… » Если судить по исламистским интернет-форумам, эту фанатичную идею разделяет масса молодых парней и девушек.

Правда ислам, как и христианство, запрещает самоубийство — что постоянно и говорят ваххабитам их противники. Но теологические аргументы на войне мало кого волнуют: «Все, кто нас обвиняет, они со своими знаниями не стоят даже грязи на сапогах самого слабого муджахида.»

В том апрельском интервью Доку Умаров сказал: «Если нам запрещено убивать этих граждан, так называемых мирных жителей, которые обеспечивают армию и ФСБ своими налогами и своим молчанием, которые поддерживают эту армию своим одобрением, если таких людей считать мирными жителями, то я не знаю, по каким критериям это оценивается.» Фраза была угрожающая, но в ней еще слышалось сомнение. В ваххабитской среде была полемика, далеко не все были согласны. За последний год подполье от этих сомнений избавилось.

14 февраля этого года, комментируя взрыв «Невского Экспресса», Доку Умаров сказал: «Если россияне думают, что война идет только по телевизору, где-то далеко на Кавказе и их не затронет, иншаалла, мы собираемся показать им, что эта война вернется в их дома.»

2 марта был убит Саид Бурятский, 25−го — другой главный идеолог подполья Анзор Астемиров. Конечно, такие теракты готовятся не за два дня, но мотив мести там наверняка был. (После гибели Бурятского интернет-форумы подполья просто кипели местью.)

Шесть лет назад боевики захватывали театры и школы, чтобы добиться переговоров. Сейчас они взрывают поезда просто так — и это гораздо хуже. Израиль имел ровно такой опыт: двадцать лет он не хотел договариваться со светской и умеренной Организацией Освобождения Палестины — и в результате имеет правительство Хамас в Секторе Газа.

К сожалению, власть и масс-медиа годами делали вид, что ничего этого нет, — только хвастались спецоперациями, которые ничего не меняют. (Если вам часто показывают спецоперации — это не значит, что с боевиками скоро покончат, это значит, что их становится больше.)

Наверняка, сейчас случится беспрецедентная кампания против боевиков в горах. Туда нагонят тысячи спецназовцев — возможно, разгромят основные отряды, убьют Доку Умарова и т.д. Изменит ли это что-нибудь к лучшему? Боюсь, что нет. В лучшем случае это даст год-два относительного затишья. Истребить подполье спецоперациями трудно, потому что это культурный феномен. Ваххабитской молодежи сколько угодно, а спецоперации только усугубляют отчуждение, ощущение, что война с Россией — это норма. Совесть их не замучает — жертвы в московском метро для них так же далеки и призрачны, как для москвичей — убитые в Назрани и Грозном. А спецоперация, в которой убили старшего брата, реальна.

А вот хуже стать может — особенно, если военные по старой привычке начнут зачищать села. Десять лет назад взрывы домов начали вторую чеченскую войну, в которой сгорели десятки тысяч жизней. Сейчас вполне может начаться третья чеченская — ну а еще через десять лет четвертая и т.д.

Шура Буртин

"Русский репортер"