Война капитана Ульмана

Продолжается процесс над офицером, расстрелявшим шестерых человек

(Окончание, начало в “МК” за 17, 18, 21 ноября)
В январе 2002 года капитан спецразведки ГРУ Эдуард Ульман и его подчиненные убили и сожгли шестерых мирных граждан в Шатойском районе Чечни. Прошло два судебных процесса. Вердикт присяжных: “Невиновны”. Сейчас Главная военная прокуратура (ГВП) предпринимает третью попытку посадить разведчиков. Теперь мы знаем, почему присяжные оправдывают военных. Мы знаем, как капитан Ульман оправдался перед собственной совестью. Очевидно также, что на скамье подсудимых должны сидеть не разведчики, а начальники, организовавшие операцию так, что под огонь спецназа попадали кто угодно, только не боевики. Тем не менее ГВП продолжает покрывать высших чинов. Почему ГВП это делает и кто мог отдать приказ о расстреле — заключительная часть расследования обозревателя “МК”.

Время расстрела

ГВП не хочет найти виноватого, ГВП хочет посадить Ульмана. И свидетели, и документы, и здравый смысл говорят, что Ульман действовал по приказу. Вероятно, приказ отдал руководитель операции полковник Плотников. И вот этого самого Плотникова прокуратура не видит в упор. Не видит Плотникова и адвокат потерпевших Тихомирова, заявляя, что он, напротив, помогал следствию и помог уличить Ульмана. На стороне Плотникова и Верховный суд. Он тоже хочет — не правосудия, а Ульмана посадить. После двух оправдательных вердиктов на фоне шести обгоревших трупов Верховный суд, казалось бы, должен насторожиться, понять наконец, что дело непростое, виновник неочевиден и, по сути, преступник не установлен. Но приговор обжалуется по ерундовым признакам: вроде судья Жидков, вообразив себя мессией, ляпнул присяжным: не судите, да не судимы будете, да вопросы не так сформулировал. А ведь присяжные оправдали Ульмана только потому, что знали всё, что происходило в тот день у чеченского села Дай (см. “МК” за 17, 18 ноября).
Что же это за Плотников такой, под которым ходит и ГВП, и коллегия Верховного суда? Почему никто никогда ничего не слышал о таком влиятельном человеке?
Полковник Плотников — заурядный паркетный герой, приехавший в Чечню за медалькой, оскандалившийся и всунутый обратно в штаб ВДВ бумажки носить. И приказ Ульману на уничтожение пятерых человек Плотников отдавал не сам, у него на это не хватило бы ни воли, ни духа. Это через Плотникова сделали другие люди.
В деле Ульмана есть мутное место — время расстрела. Ульману кажется, что приказ на уничтожение он получил поздно вечером — часов в семь или даже в девять. В приговоре же написано, что всё произошло около 17 часов. Капитан и не спорит — какая разница, в 17 так в 17. Для Ульмана действительно разницы нет, а для руководителей операции разница принципиальная.
Попытаемся восстановить события от появления на дороге машины до расстрела. “Уазик” появился примерно в 15.00. Машину обстреляли. Людей задержали. Раненых перевязали и отвели в ложбину. Прошло не менее четырех сеансов радиосвязи: доклад об обстреле, передача паспортных данных на задержанных, получение приказа на уничтожение, еще один приказ — сделать это немедленно. До темноты Ульман успел остановить и досмотреть еще три проезжающие машины и поругаться с офицером шатойской комендатуры, проезжавшим на БТРе. Данные на задержанных радист передавал по буквам, а это шесть фамилий, имен и отчеств плюс обычные реквизиты — номер и серия паспорта, кем и когда выдан. Кроме того, через какое-то время Ульман приказал ослабить перевязочные жгуты у раненых, чтобы они не отморозили ноги. То есть раненые в этих жгутах находились не один час. К тому же, по словам капитана, у него возникло ощущение, что его игнорируют в эфире, значит, он не мог выйти на связь довольно долгое время. А если заглянуть в приговор, то все это произошло меньше чем за два часа. Да на одну передачу паспортных данных с непривычными для русского уха чеченскими именами и фамилиями ушло минут двадцать!
Почему же обвинение настаивает на расстреле в 17 часов? Потому что тогда этот расстрел выглядит как некое спонтанное действие. Убили мирного жителя, тут же замели следы. И все это провернули вчетвером: находившийся на временном пункте управления операцией (ВПУ) “организатор и подстрекатель” майор Перелевский, “создатель преступного сообщества” командир разведгруппы Ульман и Калаганский с Воеводиным — штатные киллеры ульмановской мафии.
А что произошло в 17 часов? А как раз в это время на ВПУ прилетел полковник Золотарёв — офицер отдела спецразведки Объединенной группировки войск (сил) в Северо-Кавказском регионе (ОГВ(с). В этой операции он курировал работу спецназа, был кем-то вроде советника при полковнике Плотникове. По показаниям Золотарёва, он прибыл на ВПУ, когда все уже было кончено. Но мы имеем право усомниться в его словах, потому что Золотарёв — лицо заинтересованное.

Кто спланировал убийство?

Попробуем предположить развитие событий у села Дай, опираясь исключительно на здравый смысл. Поставим себя на место полковника Плотникова. Не успели вы приступить к операции, как в первый сеанс связи командир разведгруппы сообщает вам о трупе и пятерых задержанных, двое из которых ранены. Работу спецназа в этой операции планировали не вы, а офицеры отдела спецразведки ОГВ(с). Что вы должны сделать, исходя из здравого смысла? Поставить в известность советника из спецназа и вместе с ним прикинуть, что делать дальше. Но советника вы забыли на аэродроме в Ханкале, загрузив вместо него в вертолет палатки и печки. Пока советник доберется до ВПУ, Ульман еще с десяток трупов нарубит, и тут Плотников принимает единственно верное решение. Он приказывает Ульману прекратить засаду и заняться проверкой документов у проезжающих водителей. Это смертельно опасно для группы Ульмана, но зато безопасно для проезжающих.
К 17.00 на ВПУ появляется полковник Золотарёв. Узнает о случившемся. Возможно, докладывает в штаб группировки. Известно, что на ВПУ связь с Ханкалой была. И с этого момента начинается долгий и мучительный процесс принятия решения. О судьбе пятерых еще живых чеченцев, попавших в засаду группы Ульмана. Пока не установлено, кто участвовал в принятии этого решения: полковник Плотников, полковник Золотарёв, начальник штаба отряда спецназа майор Шевелёв, начальник отдела спецразведки полковник Травкин, начальник разведки ОГВ(с), начальник штаба ОГВ(с), сам командующий группировкой генерал-лейтенант Молтенской. Все ли были в курсе дела, вместе они принимали решение или нет, но в любом случае положение у них было тяжелое, потому что убийство шестидесятипятилетнего директора Нохч-Келойской неполной средней школы Саида Аласхановича Аласханова было, пусть и невольно, спланировано на самом верху. И вот каким образом. Как я уже писал, сначала засаду Ульмана планировали организовать в ущелье в трех километрах юго-восточнее Дая к 15.30, то есть днем. А за час до операции передвинули по карте засаду на окраину села и перенесли ее на темное время суток. При этом Ульману сообщили только новые координаты высадки, а о том, что засада перенесена по времени, не сообщили. Да еще и напутали при составлении боевого распоряжения. Координаты и время высадки вписали новые, а место засады — из первоначального варианта. И этот бессмысленный документ — боевое распоряжение №023518, видимо, не читая, подписали начальник штаба и начальник разведки ОГВ(с). Не будь этой путаницы на самом верху — и Аласханов остался бы жив. Потому что группа Ульмана и мирный “уазик” просто не смогли бы пересечься — ни в пространстве, ни во времени.
Все эти сумбурные торопливые корректировки боевой задачи в нашем случае подпадают под часть 2 статьи 293 Уголовного кодекса Российской Федерации: “Халатность, то есть... ненадлежащее исполнение должностным лицом своих обязанностей вследствие недобросовестного или небрежного отношения к службе, повлекшее по неосторожности... смерть человека — наказывается лишением свободы на срок до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет...”
Но это далеко не все. Приказ командования Объединенной группировки войск (сил) в Северо-Кавказском регионе об организации засады на юго-восточной окраине села Дай, пусть и в темное время суток, был преступным. Как-то само собой разумеется, что мирные чеченцы в темноте по дорогам не ездят. Но в Чечне тогда не было комендантского часа, и вероятность появления на дороге мирных людей оставалась велика. Можно, конечно, на время поимки Хаттаба временно перекрыть дорогу и никого по ней не пускать, на то она и зона контртеррористической операции. Но одно дело перекрыть дорогу открыто. А другое — посадить на нее засаду с задачей уничтожать все, что движется с наступлением темноты. И это уже часть 3 статьи 286 УК РФ: “Совершение должностным лицом действий, явно выходящих за пределы его полномочий и повлекших существенное нарушение прав и законных интересов граждан... с применением оружия или специальных средств... с причинением тяжких последствий — наказывается лишением свободы от трех до десяти лет...”
Ульмана посадили у села потому, что туда не успела подойти пехота. Без буфера мотострелков между селом и засадами операция становилась опасной для мирного населения. Ее следовало отменить, но командование группировки решило рискнуть и тем самым совершило уголовное преступление, ответственность за которое теперь пытаются свалить на Ульмана.

Кто приказал расстрелять?

Формально это мог сделать и полковник Плотников, но, возможно, он только озвучил чужое решение. Или его к такому решению аккуратно подтолкнули. Предположим, в группировке оценили последствия своих сумбурных действий и решили свалить всю вину на Ульмана. Сделать это должен был Плотников, на эту роль он подходил идеально. Руководитель операции отвечает за все, а значит, если не посадит Ульмана, то сядет сам. Допустим, звонит Плотников в Ханкалу какому-нибудь начальнику и спрашивает: “Так и так, Ульман засаду реализовал, у меня мертвый директор школы на дороге лежит, и чё теперь делать?” А ему, например, в ответ: “Ты чё, полковник, не знаешь, чё делать?” А тут еще советник какой-нибудь из группировки искушает полковника: “Да чё тут думать, Володя! Валим всех, имитируем подрыв “уазика” на фугасе, трупы для надежности сжигаем...” Возникает вопрос: зачем командованию понадобилось усугублять ситуацию? Есть один погибший, за него придется ответить, но он только один. Для Чечни почти заурядная ситуация. А шесть трупов — совсем другой масштаб. Объяснить это можно тем, что командование убирало свидетелей. Что могли рассказать пассажиры “уазика”? Что выбежал из кустов на дорогу русский парень с автоматом, махал руками, мы не остановились, нас обстреляли. Что дорогу никто не блокировал, что была засада. И никто на выезде из села не досматривал и ни о чем не предупреждал, ехали как ехали. И тогда возник бы вопрос: откуда взялась засада на общедоступной дороге? И выяснилось бы, что засаду туда посадило командование группировки, а Ульман просто выполнял полученный сверху приказ. Причем выполнял его не тупо, а творчески и геройски. Не обязан он был выбегать на дорогу, а сделал это только потому, что слишком непривычной была для него засада средь бела дня, и он побежал на неизвестную машину, ловя Хаттаба на живца. Зачем побежал, спрашиваю. Отвечает: “Я хотел быть уверенным, что действую правильно. Я не привык ошибаться на боевой задаче. Обстреляют — враги, не обстреляют — мирные...” А случилось иначе — и не обстреляли, и не остановились. А если свидетелей нет, то можно сказать, что Ульману поставили задачу блокировать дорогу и проверять машины, а он вместо этого открыл огонь на поражение. А потом, чтобы скрыть убийство Аласханова, расстрелял остальных. Такой вот негодяй, Буданов №2. К тому же за расстрелом пятерых безоружных людей причина смерти Аласханова отойдет на второй план. И вина организаторов бездарной операции станет совсем маленькой и незаметной на фоне очевидной вины палача Ульмана.
Все идет к тому, что капитана Ульмана решили сделать крайним заранее. Наказать за чрезмерное рвение в исполнении приказов. Сели начальники и стали кумекать: “Ну чё делать будем, как отмазываться?” — “А чё тут думать, прикажем Ульману всех вальнуть, потом скажем, что ничего такого мы не приказывали, поставили дурака машины проверять, а он войну затеял...” — “А вдруг мы ему прикажем расстрелять, а он упрется, скажет, незаконный приказ, тыры-пыры, не буду выполнять...” — “Не упрется. Он знаешь какой исполнительный. Одно слово — немец”.
Неправдоподобная картинка? Отнюдь нет. В суде выступал эксперт. Оценивал действия Ульмана с тактической точки зрения, правильно ли капитан блокировал дорогу, какие ошибки допустил и т.п. Эксперту задали вопрос: “А почему вы все время говорите о блокировании дороги, о досмотре машин, о проверке документов? Разве Ульман не в засаде сидел?” — “Вообще-то, судя по всему, он, конечно, сидел в засаде, — ответил эксперт, — но ведь Ульман сам написал в отчете, что занимался блокированием”.
Вот цитата из “Отчета командира РГ СпН №513 о выполнении боевой задачи”: “В 14.34 группа десантировалась у автодороги Дай—Циндой, в 58 метрах к северу от границы района. В 14.40 посредством радиосвязи я доложил оперативному офицеру о прибытии и уточнил задачу. Была получена задача: Блокировать дорогу (н.п. Дай — н.п. Циндой). Досматривать все автомобили без исключения. При неподчинении — стрелять по колесам, при сопротивлении — уничтожать. Ночью уничтожать все автомобили после 20.00 до 6.00”.
Подпись — капитан Ульман Э.А. Подпись фальшивая, или, как написано в заключении почерковедческой экспертизы №233/02 от 19.07.2002, “...выполнена иным лицом”.
Так что Ульмана уничтожают свои — армейские. Руками военной прокуратуры.

“Не расскажешь — сдадим твою мать чеченам”

А почему ГВП так упорно преследует Ульмана, почему не хочет если не оправдать капитана, то хотя бы посадить рядом с ним того же Плотникова? И тут я выскажу два соображения. Еще в мае 2000 года генеральный прокурор России Владимир Устинов подписал распоряжение об обязательном участии сотрудников прокуратуры в оперативно-профилактических мероприятиях в Чеченской Республике, проверках паспортного режима и т.п. Не исключено, что кто-нибудь из прокурорских присутствовал и на операции в Дае. И решение об уничтожении задержанных было принято с его молчаливого согласия. Таким образом, ГВП кровно заинтересована в том, чтобы, кроме Ульмана и его товарищей, никого не теребили, а то вдруг и до прокурорских докопаются. Судя по методам работы следователей военной прокуратуры с группой Ульмана, эта версия выглядит правдоподобно. На первых допросах сразу после операции разведчики говорили неправду. Якобы все шестеро пассажиров были уничтожены ими при обстреле “уазика”. Говорить именно это Ульману приказал его командир. Ульман и выполнял приказ более полугода, пока наконец не понял, что армия его бросила.
Вот что он рассказывает о первых допросах: “Боец приходит с допроса, его колотит. Командир, чё делать, прокурор сказал, что если я сейчас ничего говорить не буду, то он сообщит чеченцам адреса моих родителей. Я сказал бойцу: поступай как считаешь нужным, тут я тебе приказывать не могу. Самого меня родителями не шантажировали. Да это и невозможно. Родители в Германии живут, женат я тогда еще не был, а мой домашний адрес — военная часть. Но если бы мне начали угрожать тем же, это бы меня взорвало. Наверное, до Путина дошел бы. Он же у нас Верховный главнокомандующий”.
И второе соображение, почему прокуратура не трогает Плотникова. Если начать его допрашивать как подозреваемого, Плотников, спасая себя, может наговорить лишнего и о том, кто придумал посадить засаду на оживленной дороге, и как принималось решение о расстреле. Укажет, например, на одного полковника, тот — на другого, другой, в свою очередь, на генерала, а там и до верховного рукой подать. Для России это прецедент — осудить не стрелочника, а начальника. И зачем это нужно начальникам? Когда капитан приказывает расстрелять пятерых человек — это частная уголовщина. А когда это делает генерал — это уже геноцид. Американцы узнали всю правду о войне во Вьетнаме после Сонгми. Мы могли узнать правду о чеченской после Дая. Не узнали. Спасибо ГВП.

Бунт в Борзое

13 января совместная комплексная операция по поимке Хаттаба завершилась. На пять дней раньше запланированного срока. Сводный отряд спецназа из шести разведгрупп общей численностью 72 человека прибыл из Дая в Борзой в расположение 291-го гвардейского мотострелкового полка. Разведчиков построили возле штаба. Через час к ним вышел командир полка и приказал сдать оружие. Это было против правил. Он не мог отдавать команды спецназу ГРУ. Самыми старшими по должности среди разведчиков были майор Перелевский и полковник Золотарёв. Но они не возражали, а фактически подтвердили приказ.
“А уже пошли слухи о волнениях в Дае, — вспоминает Ульман, — чеченский ОМОН приезжал разбираться. Мы ожидали бойни. И вдруг у нас отбирают оружие. Перелевский с Золотарёвым сломленные. Будто в плен попадаем. Разоружение мятежной части. Ребята подходят. Ну чё будем делать, Эдик? Решили оружие всё не сдавать, часть затусовать — по два-три ствола на группу. Организовать охрану. На угловые окна по два наблюдателя. Назначить группу захвата. В случае заварухи дневального у оружейки сметаем, оружие забираем”.
Это походило на бунт. Но речь шла о живучести отряда.
“В угрожающей обстановке нерешительность командира приводит к тому, что подчиненные начинают сами принимать решения”, — говорит Ульман.
Опасения разведчиков подтвердились наутро. В полк пришли два вооруженных чеченских милиционера и прижали к стене прокуратуры одного из офицеров-разведчиков, приставив ему нож к горлу. Спецназовцы выставили из окна казармы пулемет и бросились на выручку. Чеченцы ретировались.

Способность к броску

В военной психологии есть такое понятие — “способность к броску”. Умение быстро и четко реагировать на внезапно возникшую угрозу. Для оценки офицера спецразведки это ключевой критерий.
Контртеррористическая операция на Северном Кавказе продолжается. Достаточно заглянуть в Интерфакс: “Президент Чечни призывает отказаться от применения артиллерии в республике... На окраине села Дышне-Ведено произошел взрыв неустановленного устройства, один военнослужащий погиб... В Шатойском районе подорваны две бронемашины...” Это все из вчерашней сводки. И пока настоящие виновники гибели шестерых мирных граждан у села Дай в Шатойском районе не ответят перед судом, у лидеров боевиков останется в руках серьезный козырь для пополнения рядов сопротивления. Их ряды пополнятся, а нашего полку убудет. Видя то, как власть подставляет Ульмана и его группу, мало кто захочет защищать эту власть. Но это еще полбеды. Беда наступит, когда эти “способные к броску” ребята откажутся подчиняться приказу, как в Борзое, “затусуют” пулемет, а уж куда они могут его направить, неизвестно. Могут и на командиров, если найдется человек, который убедит бойцов, что ими командуют изменники.
“Когда я из первой командировки вернулся, такое ощущение странное было, — вспоминает Ульман. — Идешь по улице, всем любуешься. Вот фонари горят, вот классно-то. Повоевал, вернулся на родную землю. И не то что готов всех любить, но вот конфликтовать желания никакого не было. И вообще непонятно, по какому поводу здесь, на мирной земле, можно конфликтовать. Я вас защитил, я приехал, какие ко мне претензии? Любой косой взгляд казался странным. Я ведь, когда защищаю Родину, я не делю людей на чистых и нечистых. Мне не важно, кто это — преступник или милиционер. Наше дело защищать всех, кто проживает на территории Российской Федерации. Обывателей, бандитов, государственных деятелей. Ты же не смотришь, кто у тебя за спиной. И любой удар в спину вызывает недоумение. Те же военные прокуроры, они ж сами не воюют, они живут под нашей защитой, и вдруг тебе же в спину — бах!”
Военная карьера Ульмана остановилась. И отношение к нему другое. Если раньше его просто уважали как профессионала, то теперь появилось сочувствие. Начальство выжидает, чем все закончится, и должности новой не дает. А нет должности — нет и звания. А с другой стороны, какая ему должность, если он по полгода в Ростове живет. Могли бы, конечно, что-нибудь временно подыскать, не требующее постоянного присутствия. Но не находят, а сам Ульман не просит.

“Я еду на войну...”

— Меня ребята спрашивали еще в первой командировке: Эдик, чё ты здесь делаешь? Родители в Германии, квартиры у тебя нет. А ты сидишь в Чечне, в горах, воюешь. Зачем тебе это? Я им отвечал в шутку: дерусь, потому что дерусь.
— Слушай, капитан, а что ты здесь делаешь? Родители у тебя в Германии, ты с молодой женой живешь в гарнизонной общаге, капитан в 32 года, судят тебя за убийство. Вот только не говори, что ты дерешься потому что дерешься. Для газеты это не ответ.
Ульман думал два дня.
— Ты знаешь, нет у меня ответа. Сформулировать точно я не могу, а двусмысленности мне бы здесь не хотелось. Извини.
Ясный, недвусмысленный ответ. А порассуждать на тему патриотизма и так есть кому. Кстати, фразу “Ich fahre auf den Krieg...” — “я еду на войну...” — германский немец сроду не произнесет. В Германии говорят: “Ich ziehe in den Krieg...” — дословно “я тащу себя в войну”. А это спокойное “fahre” — калька с русского. Чисто поволжский диалект.

Московский Комсомолец
от 22.11.2005

Вадим РЕЧКАЛОВ