Анна Каретникова, юрист, литератор, участник Антивоенного Клуба, член Правозащитного Центра "Мемориал", участник форума ВойнеНет.Ру. Политические убеждения: либерально-патриотические.

Долбануло так, что все чашки в офисе аж подскочили, и кофе на меня пролился. Сразу отключилось всё электричество, телефоны, и все, похватав фотоаппараты, на улицу побежали. И на улице тоже сразу было понятно, куда бежать, потому что и без нас все бежали за угол, в сторону, где взорвалось. В центре Назрани, метрах в пятидесяти от того места, где мы сидели.

Тут мимо нас в противоположном направлении пронеслась сама жертва подрыва – автобус без окон и с перекошенной дверью, в нем милицейские в новеньком камуфляже, ошеломленные напрочь, и вихлял он по дороге такими петлями, что одно из двух: либо водитель был контужен, либо предполагал, что выходит из-под обстрела. Но обстрела не было.

Набежали представители всяких органов, стали не давать фотографировать и кричать, чтоб все убегали обратно: вдруг там второй фугас? Люди прибегут, а тут-то он и взорвется. На дороге воронка, не слишком большая. Люди в увещевания верили не слишком, говорили: тут не Дагестан, боевики абы кого не взрывают, типа стараются беречь местное население.

На перекрестке большая пробка образовалась, почти как в Москве, для Назрани нехарактерная. Времени – уже почти шесть, связи нет, света нет (тут же и оба основных Интернет-кафе находятся, на этой улице), народ давай офисы закрывать – рабочий день слегка, значит, подсократился.

Возвращаемся к офису, опрашиваю сотрудников смеха ради: мол, кто взорвал? «А, опять ФСБ, - мрачно качает головой сторонник теории заговоров в нашем офисе. – Они всегда, всегда взрывают ради дестабилизации. Сами заложат – сами взорвут. Недавно случай был – две женщины после намаза на рассвете обнаружили подозрительного человека на улице, он бомбу закладывал. Они к нему, он документы показал – какой-то навроде как Никитенко из Краснодара. Сел в машину и уехал. Они – в отдел МВД, тотчас другой уже, местный милицейский им говорит: всё в порядке, тетеньки, всё под контролем, проверка бдительности. Бомбу увезли. Они ему, конечно, не поверили – какая еще проверка бдительности в шесть утра? Так вот ФСБ всё и устраивает…

Вижу в поле зрения другого нашего сотрудника, интеллектуала. Кричу: э, кто милицейских взорвал? ФСБ?

Улыбается. Говорит: ну, это очень распространенная обывательская точка зрения… но это – вряд ли.

Бомбу, видимо, закладывают так. Ночью закапывают фугас, неглубоко, чтоб сработал. Маскируют его как-нибудь. Это вообще в десятке метров от местного отдела внутренних дел. Маскируют. И этот фугас там себе лежит… а кто-то в пределах видимости с пультом управления сидит. И ждет. Весь день ждет. Чего ждет? «Пока что-нибудь серьезное проедет», - говорят прагматики. «Чтоб никого из мирного населения рядом не было», - возражают романтики. «Да они знали наверняка, когда эта колонна пойдет, они там вообще нечасто ездят», - утверждают реалисты. В общем, когда приезжает что-то обещанное, заранее известное и подходящее, а никакого мирного человека рядом нет, владелец фугаса нажимает «пуск». Объект взрывается или не взрывается, в зависимости от удачливости нажимающего и своей собственной. Или воли Всевышнего.

- Без жертв? – спросил при нашем возвращении в гостиницу парень, сидящий в холле у телевизора.

- Кажется, без. Мы не видели. Разве что внутри автобуса, от осколков…

- Ну и слава Богу, - кивнул парень, достаточно безучастно.

…С утра до взрыва мы поехали в село Тарское, Пригородный район. Чтоб забрать анкеты осетинских и ингушских детей, которые вместе отправятся в подмосковный развивающий детский лагерь, будут там вместе обучаться, развлекаться. Это такая программа правозащитников: попытаться научить детей, обучающихся в раздельных школах, жить вместе. Может, они подружатся, станут друг к другу в гости ходить. Из одного конца поселка в другой. Общие воспоминания… И помирятся, и заживут себе по-добрососедски. А пока эти по девять детей с каждого конца поселка ответили на вопросы анкеты – что является лишним в ряду утка, курица, гусь, лебедь. Некоторые полагали, что лебедь, потому что – не домашняя птица, другие – что курица, потому что не плавает. Лично я не знаю, кто прав. Быть может, верны оба мнения. Итак, мы миновали посты, предъявляя документы. При въезде в Чермен из кустов вылез человек с полосатым жезлом и велел нам свернуть к обочине. Мы остановились. Человек с жезлом убрался обратно в кусты, а подошел к нашей машине другой, в серой форме, вообще без знаков различия. И сразу начал кричать: кто вы такие? Вы мне очень подозрительны! Что вы тут делаете? Документы сдать! Открыть капот, открыть багажник! Осетины.

Наш водитель пробормотал, еще съезжая к обочине: да уж как же ингушей не остановить… чтоб бесплатно тут ездили… вот еще! Я спрашиваю: это потому, что я в платке? Но я же в брюках, специально, меня предупредили, чтоб надела брюки… Или регион номеров какой-то другой? Он в ответ: да нет, видят, что мы с Тимуром – ингуши. Я честно усомнилась и, не желая обидеть ребят, всё же спросила: а вы вот так разительно от них отличаетесь? Он подумал, говорит: ну, не очень… но немножко отличаемся. Они видят. Осетины…

…Несколько дней назад на перекрестке на Майский расстреляли двух милицейских, гаишников. Один умер на следующий день от ранений. К тому, что выжил, пришел с опросом в больницу наш парень-сотрудник. Тот ему так рассказал: когда проходило совещание с Медведевым и Зязиковым, очень много милиции задействовали. Выставили и этот пост ГАИ, двоих человек. Минут за сорок до расстрела подъезжал какой-то человек, из органов, осетин, расспрашивал, кто они, да зачем тут стоят. Потом они тормознули машину, оттуда начали стрелять, то ли двое, то ли трое ребят… рассказывающий был ранен, лежал на сидении. Те подошли, один другому сказал: тот с концами, этого – добей. Пару раз выстрелили. Раненый был уверен, что у них пистолеты, только врачи в больнице рассказали ему, что извлекали из него автоматные пули. И второй раненый в этот момент в бреду что-то пробормотал, и один из нападавших другому растерянно сказал по-ингушски: «Так это что же… ингуши?...» И они уехали.

До поездки в Тарское мы с утра заскочили в Майский, где продолжают голодовку 9 ингушей, требующих возвращения в свои дома, в Пригородный район. Было раньше десять, но один из голодавших в реанимации, у него туберкулез был, обострился. Врач говорит, что дела их плохи. Когда возвращались к машине, к нам подошел человек в шляпе, рассказал, что он вот из такого-то в Осетии ингушского села, там два парня за подарком на свадьбу поехали и не вернулись. Вроде как забрали их, вроде как пытают. Ему дали телефон, адрес, велели немедленно ехать обратно и родственников задержанных послать в «Мемориал». Тогда мы сможем дать им адвоката, хорошего, бесплатно. Если они невиновны – по горячим следам можно что-то сделать, немедленно этого адвоката подключить. Пока следы пыток, избиений не сошли – их зафиксировать, это станет аргументом в деле. Потом поздно будет. Он поехал… куда-то. Вроде как к родственникам.

Адвокаты-правозащитники сидят в бесконечных процессах, защищая людей, якобы участников НВФ. Адвокаты убеждены, что бОльшая часть их подзащитных – невиновна. Из них выбили лживые признания под страшными пытками. Адвокаты просят обратить на это внимание. Они демонстрируют экспертизы, подтверждающие факты пыток и избиений. Иногда судья срывается и кричит адвокатам: я распущу вашу коллегию, пособники террористов!..

…Тем временем один из ребят в нашей машине проявил неаккуратность. В ответ на крики милиционера «да кто вы такие?!» - довольно громко поинтересовался у нас: «а это-то кто такой?» - имея в виду полное отсутствие у проверяющего документы каких-либо знаков различия. Тот это услышал. Гнев его не знал пределов.

- Сейчас вы узнаете, кто я такой! Я – тот кто имеет право у вас документы проверять! Все вы мне очень подозрительны! И вы (это он обнаружил мою московскую прописку и стал напряженно сравнивать меня с фотографией в паспорте) мне тоже очень подозрительны! Сейчас поедете со мной в отдел – и там узнаете, кто я такой! Там вы всё, что надо, узнаете! Всё вам расскажут!

- Из организации мы, правозащитной, - начал ласково увещевать наш водитель. – Ездим всюду, смотрим, чтоб права человека соблюдались. Да мы всё время ездим, нас все знают.

- А что он тут спрашивает – кто я такой?! – обижался человек в непонятной форме безо всяких знаков различия. – Я имею право документы проверять! Время сейчас такое!

- Такое-такое, - соглашался наш толерантный водитель, - так он почему спрашивает – вот недавно на той стороне двух милиционеров расстреляли, слышал ты небось?

- Хе, - усмехается невнятный милицейский, возвращая документы, - за тех двоих у нас уже четверых ваших задержали, сейчас уж они показания дадут, разберутся с ними. Со всеми четверыми. Ну ладно. Езжайте. Хоть вообще… он еще спрашивает, кто я такой, а! Наглый… подозрительный…

Едем за детскими анкетами. Я рассказываю ребятам про разговор в Майском. «Им бы только ингушей задержать… гады… На нас только бы все повесить…»

Я говорю: послушай, но ты сам рассказывал: нападавшие говорили по-ингушски…

Специально, притворялись!

Но ведь сказали что, сказали: добей! - они для них уже трупы были, притворяться не перед кем. Такое скажешь скорей на родном языке.

Молчат.

Мы всё же доехали до Тарского и забрали у директоров школ кипы анкет. В село, два непримиримых конца которого отличаются, на мой субъективный взгляд, лишь одной бросающейся в глаза особенностью. В одной стороне свиньи не водятся, в другой – вольготно себе гуляют. И последнее предложение не таит в себе никакой метафоры. Так оно и есть. Во второй – свиньи. В первой стороне села – ослики, куры и коровы.

Владикавказ – Назрань.