Лишь вдали заклубится дым башен
И с зарей уходила опять
О, Аллах, на тебя уповая,
На гяуров вновь горская рать.

Снова кровь и твоя, и чужая,
Слившись с гор, ручейками стекла,
Не давал им двуглавый покоя,
Смерть вечно им с севера шла.

Песня чеченского сопротивления

Со смертью Абдул-Халима Садулаева кавказский конфликт не изменит своих базовых характеристик. Различные комментаторы, обсуждавшие в последние дни гибель лидера чеченского подполья, говорили о его миролюбии, мягкости и склонности к компромиссам и даже где то на сайте "Мемориала" о неосуществленном намерении предложить России некий новый план мирного урегулирования. Соответственно, Докку Умаров был объявлен антагонистом Садулаева, радикалом, который тотально запрограммирован на войну с Россией и не способен ни к какому иному диалогу, кроме как через прицел автомата.

Здесь, за неимением новой, была просто использована прежняя матрица. Именно так анализировали последствия гибели Аслана Масхадова, утверждая, что российские власти себе на беду уничтожили единственного потенциального собеседника за гипотетическим столом переговоров.

Между тем, попытки сегодня разделить подполье, найти там своих ястребов и голубей, дают ноль с точки зрения понимания перспектив вооруженной борьбы.

После Масхадова, сопротивлению не было оставлено никакого иного выхода, кроме войны до весьма сомнительной победы или до гораздо более вероятной погибели. Масхадовские надежды на то, что удастся рано или поздно заговорить войну дежурными и бессодержательными призывами к миру, как это уже однажды получилось сделать, были надеждами всего подполья и значительной части мирных чеченцев. Точно также и, основанную на давнем опыте Буденновска, уверенность Басаева в том, что теракты рано или поздно принесут желаемый результат (необходим лишь идеальный план и организация), разделяло все сопротивление.

Смерть Масхадова развеяла последние иллюзии о спасительных перспективах политического урегулирования. Хотя понять, что к чему, можно было и за несколько лет до этого момента, поскольку российские власти никогда и не думали скрывать своего нежелания переговариваться. Так сопротивлением было утрачено пространство мира. "Норд-Ост" и Беслан с высокой степенью наглядности продемонстрировали, что Путина "принудить к миру" так же легко, как объяснить вампиру преимущества вегетарианского образа жизни. Так было утрачено пространство террора.

Именно потому, что троп, по которым ступают моджахеды, остается с каждым годам все меньше и они становятся все уже, а не от хорошей жизни, Абдул-Халим Садулаев после смерти Масхадова объявляет о том, что мира подпольщики больше не ожидают и будут воевать до тех пор, пока Аллах не дарует им смерть или победу.

Те, кто рассуждает ныне о миролюбии Садулаева, просто не дали себе труда ознакомиться с его заявлениями, которые все без исключения выложены на сайтах "Чеченпресс" или Кавказ-центр". Садулаев не более миролюбив, чем Басаев - он адресует претензии российским властям или чеченским мунафикам, рассуждает о необходимости продолжать войну не на жизнь, а на смерть, в манере куда более жесткой и провинциальной, чем его предшественник Масхадов. Но любопытно то что, когда речь заходит о посторонних предметах, напрямую не связанных с военными проблемами, тональность заявлений удивительным образом меняется. Садулаев действительно начинает звучать спокойно и рассудительно. Может быть, так и родилась версия о его политическом добродушии.

Бескомпромиссность военной риторики – не вина или заслуга Садулаева. Обстоятельства не оставляют моджахедом иного. Они загнаны в войну, как в ловушку. Пальмовая ветвь, которой так любил пассировать Аслан Масхадов, навсегда похоронена во взорванном подвале дома в Толстой-Юрте. Любой дискурс чеченского лидера, начиная с Садулаева, должен быть выстроен как инструмент деморализации и запугивания врага, а потому возникает необходимость использовать максимально угрожающих фигур речи.

Вывод: детерминанта войны не оставляет сегодня чеченским президентам, вне зависимости от их личных вкусов и пристрастий, пространства для маневра и личной инициативы. Что имеется в виду?

Прошлым летом Садулаев объявил о создании Кавказского фронта, структуры, в которую были объединены разноплеменные северокавказские джамааты. Сложно сказать, как это обстоятельство сказалось на повышении боеспособности подпольных групп из соседних республик. Чеченцы и без того в течение многих лет направляли действия вооруженных общин на территории Дагестана, Ингушетии, Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии. Я склонен думать, что особой технической необходимости в организационной структуре не было, но появление Кавказского фронта должно было стать символом усиления общекавказского сопротивления России.

Преемник Садулаева, Докка Умаров вряд ли будет в состоянии изменить что-либо в сложившихся стратегии и идеологии подполья. Расширение территории войны – отнюдь не интенция идеи глобального Джихада, как утверждают многие российские аналитики. Это проблема выживания подполья. В силу многих причин пространство Чечни для моджахедов становится все более проблемным. Возросшая эффективность работы спецслужб и местных силовых структур, отлаженная за много лет работа агентуры, а самое главное нейтрализация сочувствующей моджахедам части населения за счет изгнания или физической ликвидации инакомыслящих, не прекращающегося произвола, истончили социальную базу сопротивления. В Чечне все сложнее найти укрытие, закупить продукты, медикаменты, пройти незамеченным там, где ситуацию контролируют «кадыровцы».

Сложно сказать, насколько основателен расчет чеченцев на то, что в войну удастся втянуть соседние регионы. Это покажет время. Но Докку Умаров должен будет следовать этой военно-политической доктрине, как и любой другой, кто оказался бы на его месте. Просто потому, что никакой другой идеи нет и уже быть не может. Повторюсь: мир уже единожды был дан Чечне, но она от него отказалась. Причины здесь обсуждать не станем. Уступив в Буденновске террору, Россия в глазах чеченцев лишь продемонстрировала собственную слабость. Кто ж виноват в том, что никакого шанса, кроме войны подполье не имеет?

Конечно же, разница в политических темпераментах Садулаева и Умарова колоссальна.

Покойный лидер был мусульманским романтиком, идеалистом, гуманитарием. Позволю себе цитату из одного его заявления:

"Сегодня, в век глобализации и ускорения интеграционных процессов, объединяются, прежде всего, те, кто имеет общность интересов и целей. У народов Кавказа общая история, общая борьба за Свободу и Независимость, общая религия, общие идеалы и ценности.

Это международная практика, и яркий пример тому – объединение Европы.

Выполняя свой священный долг перед Аллах1ом, мусульмане Кавказа объединяются вокруг руководства ЧРИ и ведут национально-освободительную борьбу по деколонизации всего Кавказа.

Сегодня руководители национально-освободительных движений народов Кавказа входят в состав Маджлисуль Шура ЧРИ, сформирована Шура Алимов Кавказа при Президенте ЧРИ, Дагестанский фронт и Кавказский фронт являются структурными подразделениями ВС ЧРИ.

В дальнейшем планируется создание Маджлисуль Шура Кавказа, Шура Алимов Кавказа и создание Конфедеративного государства по типу Евросоюза."

Нет сомнений в том, что Садулаеву хватало и воображения, и концептуальной смелости складывать столь причудливые интеллектуальные конструкции, сравнивая Евросоюз с гипотетическим Халифатом на территории Северного Кавказа.

Умаров скорее реалист, практик, хотя тоже с собственными причудами. Ему близка конкретика войны, оперативно-тактическая в первую очередь. Он не разрабатывал терактов, технология которых требует не только военного планирования, но и сложных политических расчетов. Будучи командующим Юго-Западным фронтом, он управлял им так, как наверно управлял бы строительной бригадой на буровой, если бы когда-нибудь работал по профессии. Умаров говорит о себе, что он патриот, т.е. исходит из идеи национального самоопределения чеченцев. Его род принадлежит кунта-хаджийскому вирду и сам новый ичкерийский президент и по сей день считает себя традиционно верующим чеченцем.

Но сегодня о многом ему придется забыть и приспосабливаться к роли лидера не только чеченцев, но и мусульман всего Северного Кавказа. А значит, осваивать риторику Джихада, учиться видеть перспективы Северокавказского Халифата. В этой идеологии нет ничего хитрого, странный симбиоз суфизма и ваххабизма складывался на глазах самого Умарова и известен ему в деталях. Дело за применением.

Возможно, Умаров, и это будет его личный вклад в дело освобождения Кавказа, постарается в соответствии со своими военными привычками дополнительно активизировать внутренние чеченские силы, но это будет лишь элементом глобальной стратегии. А суть последней – новая Большая Кавказская война, перспективы которой скорее не просматриваются, чем очевидны.