ВойнеНет.ру - Информационный сервер антивоенного движения.
Антивоенное движение
Мы приглашаем всех вас принять посильное личное участие в антивоенном движении. Более того, ваша помощь жизненно нам необходима. С нами – известнейшие писатели, ученые, артисты, наши навыки, умения и желание работать во имя мира. Мы делаем много, но для того, чтобы остановить войну, наших сил пока не хватило. Быть может, именно ваш голос станет решающим в нашем антивоенном протесте.
Каждую неделю из Дагестана приходят известия об убитых милиционерах и ликвидированных боевиках. Издалека кажется, что в республике идет настоящая война. Что происходит на самом деле? Что загоняет человека в горы с оружием? В прошлом номере обозреватель "Новой Газеты"Юлия Латынина рассказала о судьбе дагестанского спортсмена, из которого менты сделали «ваххабита», и историю аварского села Саситли, жителей которого сначала арестовывали, а потом их тела выдавали за «убитых в бою боевиков». Юлия Латынина приходит к парадоксальному выводу: ситуацию в Дагестане можно назвать одной из самых стабильных на Северном Кавказе. Исламский фундаментализм (который часто и неверно называют ваххабизмом) имеет в Дагестане слишком серьезного противника в лице традиционного суфийского ислама; порождает же смертников в первую очередь ментовский беспредел.
Ученый: «Мы стояли за деревьями и читали ду'а» Село Гимры — сердце горного Дагестана, родина двух великих имамов — Шамиля и Гази-Магомеда. Здесь скалы такие отвесные, что даже мох не удерживается на их склонах; здесь крошечные участки не возделывают, а строят, превращая подножие гор в ступенчатые пирамиды с абрикосами и хурмой; здесь вдоль дороги стоят зеленые таблички с именами Аллаха, а в доме имама Шамиля по-прежнему живут его потомки. Но даже здесь — в селе, которое федералы называют центром фундаментализма, — на всем лежит отпечаток уважения к укорененным в этой земле обычаям, и перед башней имама Шамиля по-прежнему делают зиярат (что с точки зрения ваххабизма как раз и есть то самое поклонение мертвым). «Мы не будем хоронить покойников, как в Сирии! — говорит одна из гимрянок. — Сирия есть Сирия. А Гимры есть Гимры». Федералы имеют большой зуб на Гимры и утверждают, что в Гимрах дают приют боевикам. По этому поводу село иногда окружают БТРы. Внутрь они, как правило, не заезжают. Вообще это такая любопытная закономерность: чем мирнее село, тем легче туда заезжают БТРы. В чеченское Нурадилово, по словам его главы администрации, в последний рейд заехали аж 350 человек. Снесли БТРом забор школы, ограбили магазин. Детям кричали: «Всех вас, чеченов, убить надо». Человек, за которым пришли (он находился дома, потому что велись переговоры о его сдаче), ушел, убив одного и другого ранив. Чтобы не было, как в Нурадилово, гимринцы сами попросили уйти в горы тех, кто вызывал у милиции наибольшее раздражение. 3 января этих людей окружили несколько сот солдат. Окруженные сумели уйти. МВД заявило, что боевиками командовал Омар Шейхулаев — правая рука убитого к тому времени Макашарипова. Моему собеседнику немного за тридцать; высокий, крепкий, со спокойными коричневыми глазами (вовсе не тот жутковатый взгляд, что у борца Гаджи), черная борода, трое детей и учеба в Сирии. Он говорит, что он был главный среди тех, кого федералы в январе выковыривали из урочища Черный Лес. После того как новый президент Дагестана Муху Алиев заговорил о возможности амнистии, между гимринцами и главой МВД Дагестана состоялись личные переговоры. Посредниками выступали глава администрации села и депутат Народного собрания Гази-Магомед Гимринский. И те, на ком не было крови, вернулись в село. По словам моего собеседника, их исход в горы начался со звонка некоего… допустим, Ахмеда. Ахмед сказал, что его преследует милиция, и попросил помощи. Помощь брату-мусульманину всегда были готовы оказать, и парни поехали забирать Ахмеда на тот конец Гимринского тоннеля. При встрече Ахмед вдруг сказал, что его проблемы закончились, и выскочил из машины, оставив гимринцам два автомата. Ребята почувствовали неладное и дали деру. После этого стало ясно, что село — на грани зачистки. Мужчины ушли и прятались в горах до 3 января, когда по ним стали бить артиллерия и НУРСы. По словам моего собеседника, никакого Шейхулаева с ними не было, и все были под обстрелом первый раз. «Если бы мы бросились на землю, нас бы увидело оцепление, — говорит он. — Я сказал людям, что тот, кто сегодня погибнет, станет шахидом. Мы просто стояли за деревьями, молились, читали ду'а. Я думал, кто-то испугается. Но все знали, что каждому — свое предписание. У одного снаряд ударил в землю в сорока сантиметрах от носка, но не взорвался. Никто не получил ни царапины». Признаться, у меня есть вопросы к этой идиллической картине. Но я не хотела бы их задавать сейчас. Слишком ценно возникающее в республике примирение; есть вещи поважнее журналистского долга. Отнюдь не все фундаменталисты готовы воевать с неверными. Те, кто против, часто напоминают, что «если у мусульман нет силы, равной силе кяфиров, то недозволено злить, покушаться на кяфиров, ибо исход сражения может быть не в пользу мусульман». Те, кто за, говорят, что джихад есть путь, и на него надо стать. А победу на этом пути дарует только Аллах. Я спрашиваю моего собеседника о джихаде. Реакция его типична для исламского ученого. Он снимает с полки один из томов на арабском и переводит мне слова знаменитого имама ан-Навави, жившего в XIII веке, о том, что следует различать джихад наступательный и оборонительный. Наступательный джихад возможен, лишь если достаточно сил для победы. Оборонительный же есть фарз'айн (обязанность) каждого дееспособного мусульманина. Если сын желает отправиться в наступательный джихад, ему надлежит спросить дозволения у родителей; в случае оборонительного джихада разрешения родителей не нужно. Если должник желает отправиться в наступательный джихад, ему надлежит спросить дозволения у кредитора. В случае оборонительного джихада разрешения не нужно. Это прекрасный комментарий. Но я бы чувствовала себя более комфортно, если бы в своем последнем послании Усама бен Ладен не объяснил, что его война против США есть оборонительный джихад.
«Я хоть завтра могу вернуть их» Читатель, вероятно, заметил общий знаменатель для всех этих судеб: произвол силовиков. «Я живым не сдамся». «Мне фетвы не надо». Но есть и еще один знаменатель: противостояние между фундаментальным исламом, принесенным теми, кто обучался за границей, и традиционным, суфийским. Между теми, кто полагает, что ислам надо очистить от «языческих», «местных» верований, от ленточек на могилах шейхов и многодневных дорогостоящих похорон, и теми, для кого устазы, живущие в горах, составляют непрерывную цепочку веры от времен газиев до наших дней и кто не готов отказаться от живой истории дагестанского ислама ради рафинированного шариата. Герои этой статьи — статистически в меньшинстве. Саситлинцы часами на годекане спорят об исламе — но большинство в селе за традицию. Почти все спортсмены молятся — но почти все они суфии. Фундаменталисты в Дагестане проиграли в 1999 году, когда Басаев вторгся в республику, чтобы освободить братьев-мусульман от ига неверных. Он рассчитывал на поддержку Багаудина Кебедова, идеолога дагестанского фундаментализма. Багаудин зашел на неделю раньше Басаева в родной Цумадинский район. Как только он понял, что его используют, он ушел оттуда. Басаев рассчитывал на поддержку своего друга Надыра Хачилаева. Хачилаев ответил ему: «Ты родом из Ведено. Давай встанем к утреннему намазу и посмотрим, где зажегся свет. Это будет два-три дома. Если ты не можешь наставить на путь ислама свое село, тебе ли лезть на чужую землю?». Басаев вряд ли рассчитывал, что его примут не как освободителя, а как захватчика, что вооруженных чеченцев встретят вооруженные аварцы и что мэр Хасавюрта Сайгидпаша Умаханов, когда Басаев попросит его ополченцев освободить путь на Махачкалу, спросит: «Да? А где вы хотите пройти?». И, получив ответ, там и станет. Ситуация в Дагестане стабильна именно потому, что фундаменталистам противостоят не погоны с васильковым просветом, а устазы в горах. (В отличие от Западного Кавказа, где живая суфийская традиция утеряна и человек, обращающийся к Аллаху, выбирает между официозом и пламенными проповедниками-радикалами.) К тому же в Дагестане, чтобы отомстить обидчику-менту, вовсе не надо становиться фундаменталистом. Достаточно уметь обращаться с оружием. Но в том-то и дело, что МВД, которое должно бороться с террором, генерирует этот террор — произволом, пытками и провокациями, а стабильность обществу обеспечивают те, кто порой сам рискует загреметь по графе «незаконные вооруженные формирования». В регионе с таким высоким чувством религиозного накала всегда останутся те, кто уйдет в лес; если человек желает стать шахидом, никакая амнистия его не разубедит. Но силовики должны арестовывать террористов, а не создавать их; вопрос о своем джихаде каждый фундаменталист должен решать сам, а не менты. «В конце концов, какое нам дело, как он хоронит своих родителей, — в сердцах сказал мне один из новых руководителей Дагестана, — пусть хоть в речку бросает». Республике необходима амнистия: такая же, как в Чечне. «Вы Хамбиева амнистировали, чего вы за этими мухами гоняетесь?» — спрашивает меня, сидя под портретом Путина, глава администрации чеченского села Нурадилово, сам бывший милиционер. В 1877 году в Кумухе подняли восстание против русских; оно было подавлено, генерал Меликов вот-вот должен был занять Кумух. И тут выступил бывший прапорщик российской гвардии Муса-Будуга. «Я вас предупреждал о безрассудности восстания, — заявил он, — но с этой минуты я — мюрид и объявляю священный газават; кто честен — за мной». Свыше семидесяти конников тут же присоединились к Мусе; они бросились на русских и погибли, но сохранили свою честь. Ситуация в Дагестане с тех пор изменилась меньше, чем может показаться, глядя на рекламу сотовой связи на улицах Махачкалы. Страна гор по-прежнему живет по их законам; бронированные «мерсы» заменили коней, но никто не отменял ни кровной мести, ни круговой поруки, ни глубокого, искреннего религиозного чувства. Горец дезориентирован там, где адаты не указывают, как себя вести. Он вступает в «Единую Россию», говорит любезные властям слова и теряется там, где нет твердого объекта мести. Но он по-прежнему, не колеблясь, укроет беглеца, поможет другу и отомстит за родственника. Так было и так есть. Если преследовать этих людей, то они уйдут в лес и не сдадутся живыми. «Я хоть завтра могу вернуть их», — эти слова говорил мне практически каждый из глав сельских администраций, с которыми я встречалась. Неужели Дагестан, воевавший на стороне России, заслужил амнистии меньше, чем Чечня?