Дагестану нужна амнистия. Часть первая

Новая газета: пока что ситуацию в этой республике можно назвать «одной из самых стабильных на Северном Кавказе»...

Каждую неделю из Дагестана приходят известия об убитых милиционерах и ликвидированных боевиках. Издалека кажется, что в республике идет настоящая война. Что происходит на самом деле? Что загоняет человека в горы с оружием?
Обозреватель "Новой Газеты" Юлия Латынина приходит к парадоксальному выводу: ситуацию в Дагестане можно назвать одной из самых стабильных на Северном Кавказе. Исламский фундаментализм (который часто и неверно называют ваххабизмом) имеет в Дагестане слишком серьезного противника в лице традиционного суфийского ислама; порождает же смертников в первую очередь ментовской беспредел.

Спортсмен: «Мне никакой фетвы не надо»
Его зовут… допустим, Гаджи.
Гаджика был перспективный борец — даже выиграл чемпионат мира среди юношей. Как-то, по словам его знакомых, он с приятелем съездил в лагеря Хаттаба, что по тем временам было как турпоход в 60-х: модно, общепринято и повышало статус.
Вскоре друзей арестовали как ваххабитов — били так, что один из спортсменов взрезал себе живот. Впрочем, как говорит Гаджи, соглашались выпустить, если друзья отдадут бизнес.
Надо сказать, это был не первый конфликт Гаджи с ментами. Как-то в городском парке он подрался с полковником милиции, и, когда спортсмены стали одолевать, полковник прострелил Гаджи насквозь. Это мелкое происшествие не повлияло в дальнейшем на поведение Гаджи: потом он дрался прямо на допросах.
Гаджи вышел, по его словам, за деньги и уехал в Украину. Менты арестовали его младшего брата. Гаджи прислал деньги; брата выпустили, потом арестовали опять. «Его не выпустят, его там убивают», — сказал Гаджи адвокат.
Гаджи приехал, продал дом и выкупил брата. «Они тебя все равно достанут», — сказал Гаджи и велел брату уехать в Чечню.
Гаджи задерживали и брали деньги; выпускали и снова задерживали. Чем больше били Гаджи, тем более фанатичным мусульманином он становился. Однажды после ареста менты привезли в отдел проститутку и предложили ее на ночь Гаджи. «Если только сядешь рядом, я твое лицо запомню», — пообещал проститутке закованный в наручники парень.
«Все спортсмены молятся, — говорит Гаджи, — все — аскеты». Но признает, что большинство придерживаются традиционного ислама и становятся мюридами одного из устазов, живущих в горах. «Менты так и говорят при задержании: «У тебя вирд (обет, налагаемый устазом-учителем на ученика-мюрида. — Ю.Л.) есть?» — «Нет, значит, ты ваххабит».
Сам Гаджика — человек неученый, но он не хочет ни кланяться государству, ни пить воду, оставшуюся от омовения устаза. «Я что, от него пятиться буду? — говорит Гаджи. — Я от отца не пячусь».
Как-то Гаджи покушал лимон, и у него, как бывало после ранения, отнялись ноги. К этому времени он всегда носил с собой пояс шахида, но, когда он лежал парализованный, сестра забрала эту опасную в хозяйстве вещь. Проснувшись, Гаджи увидел, что дом окружен. «Где пояс?» — спросил он сестру. «Я его зарыла во дворе». Гаджи пытался спрятаться, но с парализованными ногами это не удалось. На суде Гаджи впаяли скромную 208-ю: участие в НВФ.
Вскоре менты вновь пришли в его дом, и один из снайперов, сидевших на крыше, подстрелил четырехлетнего сына Гаджи. «Я думал, кролик бежит», — объяснил снайпер.
Теперь этот сын, которому пять лет, приходит в колонию к отцу. Недавно завидел охранника, подошел к нему: «Это ты к нам домой приходил?» — «Да». — «Когда я вырасту, я тебя убью».
Относительно будущей судьбы Гаджи ни у кого, кажется, нет сомнений. «Я им передал, что будет, если они моих тронут, — говорит Гаджи, — мне никакой фетвы не надо».

Односельчанин: «Каждый из нас мог быть на его месте»
Новые Саситли — большое аварское село в Хасавюртовском районе. В селе нет равнодушных к Корану. Треть исповедует фундаментальный ислам, две трети, вместе с имамом мечети, — традиционный, суфийский. Религиозные споры звучат на годекане каждый день: доходит чуть не до драки.
В селе живет бывший член Шуры Алимов Дагестана Абдурахим Магомедов, переводчик Корана на аварский язык; Расул Макашарипов, самый известный дагестанский террорист, тоже родом из Саситли.
«В 98-м году Расул поехал к башне Шамиля, и у него там что-то произошло с головой, — охотно рассказывает один из односельчан. — Он стал думать только об Аллахе. Высшая ступень сближения с Аллахом — это стать шахидом, и он зациклился на этой теме. Он считал, что на земле должно быть божье царство. Мы ему говорили, что воевать нельзя, а он говорил, что Россия совсем ослабла».
В конце концов Расул исчез из села, а потом объявился как переводчик Басаева при вторжении в Дагестан. Это был один из немногих дагестанцев, сражавшихся на стороне напавших. «Он однажды сбил вертолет, Басаев ему за это дал 40 тыс. долларов, — вспоминают односельчане. — Он их всех раздарил, а потом прошел слух, что эти доллары, которые ему дал Басаев, были фальшивые».
Вторжение рухнуло, и отец уговорил Расула сдаться. Ему была обещана амнистия. Расул сдался, его посадили и стали пытать. Отец подмаслил, кого надо, и Расула выпустили. Он поехал в Чечню и сказал, что готов продолжать джихад. «Да ты ж стукач! — сказали ему. — Иначе как тебя выпустили?». Расул вернулся в Дагестан и стал убивать ментов, чтобы отомстить и доказать, что он не стукач.
Среди убитых за последние полтора года в селе — Махач Хабибов, Мухтар Махмудов и Халил Омаров.
Как-то Мухтар поехал в Нурадилово, на границу с Чечней. Он собирался продать видеокамеру, а документы на нее оставались у продавца-чеченца. На окраине села Мухтар заметил своего односельчанина Ахмеда. «В Нурадилово? Подвези».
Мухтар знал, что Ахмед бегает по лесам, но отказывать брату-мусульманину не собирался. Они подъехали на границу, и Ахмед стал связываться с кем-то по рации. На том конце связи были менты; Ахмеда взяли с рацией в руках. Мухтара били десять суток, а потом все-таки отпустили.
«Будешь нас убивать?» — спросил бивший его лезгин. «Если бы я был моложе, я бы сто процентов пошел в боевики, — ответил Мухтар. — А так мы посчитаемся на том свете».
45-летний Мухтар, отец семерых детей, не пошел в боевики. Он сделал то, что в Дагестане никто не делает: он написал жалобу на противоправные действия. Менты очень удивились, когда он пришел с жалобой. «К нам добровольно не приходят, — пошутил один. — «Тебя так прогнать или ногами вперед вынести?».
Мухтара Махмудова взяли 16 ноября 2004 года. А в конце января 2005-го генерал Илья Шабалкин заявил об успешной спецоперации в Ножайюртовском районе Чечни. Федералы, по словам Шабалкина, уничтожили шесть боевиков и схроны с оружием.
После заявления Шабалкина местные чеченцы поднялись туда, где шел бой. Они нашли шестерых, убитых выстрелом в затылок, со следами многодневных пыток. Один из трупов был Мухтар Махмудов, другой — Махач Хабибов.
История гибели Махача такова.
Жили-были двое, скажем Муса и Ахмед. Эти двое были в лагерях Хаттаба. Тут прошел слух, что в лагерях много стукачей. Два десятка подозреваемых боевики убили, а еще нескольких, в том числе наших двоих, посадили в яму для выкупа. Когда стало ясно, что выкупа не будет, их выпустили, но прежнего доверия к ним не было. Они крутились то тут, то там, пока не добрались до лагеря Раппани Халилова. Там они встретили Махача и попросились с ним домой.
Махач, пробывший в лагере около двух месяцев, возвращаясь, забрал этих двоих с собой; один таки был стукач. Махача арестовали в декабре, а 25 января он оказался в Ножай-Юрте среди «убитых в бою».
Семья Махача стала писать жалобы, чтобы установить факт смерти. Жалобы противоречили версии о героической ликвидации боевиков.
И вот 3 марта этого года в дом Махача пришли офицеры 102-й бригады внутренних войск. «Все офицеры были нормальные, — рассказывает мать убитого, — а один какой-то странный».
Этот, странный, начал с вопроса: «Твой сын жив?». «Он умер», — ответила Зухра. «Он не умер, он убит, как свинья». «Мы все умрем», — ответила женщина. «Мы-то не умрем, а тебя убъем», — заявил, по словам женщины, страж порядка.
Вскоре, рассказывает Зухра, офицер появился с Кораном в руке; в Коран был вложен листок с молитвой на арабском. «Это что?» — «Это ду'а». — «А это что за книга?» — «Священный Коран». Офицер с бранью швырнул Коран так, что тот пролетел половину комнаты. Потом в комнате появился еще один русский. Он поднял Коран и положил на телефонный столик. Но первый офицер не успокоился. Спустя несколько минут он заскочил в комнату с ножницами в руках, стал драть Коран и резать его. Уже к концу обыска в дом прорвался Сааду, сын главы администрации села, и застал рыдающую Зухру. «Что случилось?» — спросил он. «Коран порвали».
Знакомый, живущий в Москве, когда узнал об этом случае, с гневом спросил: «А женщины-то им что сделали? Они убили мужчину, почему не оставить женщин в покое?». Разъясняю: женщины пытались установить факт смерти сына и мужа.
В тот же день, 3 марта, обыск был в доме Халила Омарова, двоюродного брата Расула Макашарипова. Омаров был ярым фундаменталистом, но боевиком стать не мог по весьма уважительной причине: у него было зрение минус десять. Однако сельский джамаат не дал его в обиду: Махач умудрился сбежать и поклялся не сдаваться живым. Его убили в лесу в конце апреля: слепые боевики долго не живут.
Так получилось, что я была в Саситли в тот час, когда стало известно о смерти Омарова. «Э, — сказали главе администрации, — ты что, еще не звонил его брату?» — «Нет. Ведь ничего не известно». — «Как неизвестно? На годекане уже говорили».
Смерть Халила обсуждали так же спокойно, как погоду. Любой из присутствующих мог быть на его месте и не чувствовал по этому поводу ни малейшего страха. Как можно бояться рая?
«Меня могут завтра убить, как его, — сказал мне один из сельчан, — но почему? Я ведь не хочу воевать против России. Это абсурдная система, если получается, что я являюсь мятежником только потому, что не хочу молиться мертвым. Это мое право. Да, я не люблю ментов. Так никто их не любит, кроме тех, кто у них работает».